Слуги Темного Властелина - Страница 177

177

Он был относительно уверен, что это лицо никакого отношения к колдовству не имеет. Но тогда что же это?

«Кто этот человек?»

Внезапно взгляд Скеаоса встретился с его собственным. Морщинистый лоб изобразил, будто хмурится.

Келлхус кивнул доброжелательно и смущенно, как человек, застигнутый за тем, что на кого-то глазеет. Однако краем глаза заметил, что император в тревоге уставился на него, потом резко развернулся и посмотрел на своего советника.

Келлхус понял: Икурей Ксерий не знает, что это лицо чем-то отличается от других. И вообще никто из них этого не знает.

«Исследование углубляется, отец. Оно все время углубляется».

– Когда я был юн, Конфас, – говорил тем временем Пройас, – моим наставником был адепт Завета. Он сказал бы, что ты чересчур оптимистично настроен по отношению к этому скюльвенду.

Некоторые расхохотались вслух – расхохотались с облегчением.

– Байки адептов Завета ничего не стоят, – ответил Конфас ровным тоном.

– Быть может, – отпарировал Пройас, – но то же можно сказать и о нансурских байках!

– Не о том речь, Пройас, – вмешался старый Готьелк. Он говорил по-шейски с таким сильным акцентом, что половины слов было не разобрать. – Весь вопрос в том, как мы можем положиться на этого язычника?

Пройас взглянул на стоявшего рядом скюльвенда, словно бы внезапно заколебавшись.

– Что ты скажешь на это, а, Найюр? – спросил он.

Найюр все время, пока длилась эта перепалка, стоял и помалкивал, не скрывая своего презрения. Теперь он сплюнул в сторону Конфаса.

Полное отсутствие мысли.

Мальчик угас. Осталось только место.

Здесь и сейчас.

Прагма неподвижно восседал напротив него. Босые подошвы его ног были прижаты одна к другой, темное монашеское одеяние исчерчено тенями глубоких складок, а глаза пусты, как мальчик, на которого он взирал.

Место, лишенное дыхания и звука. Наделенное одним лишь зрением. Место, лишенное «прежде» и «после». Почти лишенное…

Ибо первые солнечные лучи неслись над ледником, тяжкие, как сучья огромного дерева на ветру. Тени сделались резче, и на старческой макушке прагмы сверкнул отблеск солнца.

Левая рука старика выскользнула из его правого рукава. В ней бесцветно блеснул нож. Его рука, точно веревка в воде, развернулась наружу, пальцы медленно скользнули вдоль клинка, и нож лениво поплыл по воздуху. В его зеркальной поверхности отразились и солнечный свет, и темные стены кельи…

И место, где некогда существовал Келлхус, протянуло открытую ладонь – светлые волоски вспыхнули на загорелой коже, точно светящиеся нити, – и взяло нож из ошеломленного пространства.

Удар рукояти о ладонь послужил толчком, от которого место обрушилось, вновь превратившись в мальчика. Бледная вонь собственного тела. Дыхание, звук, беспорядочные мысли.

«Я был легионом…»

Краем глаза он видел угол солнца, поднимающийся над горой. Он был словно пьян от усталости. Теперь, когда он отходил после транса, ему казалось, будто он не слышит ничего, кроме поскрипывания и свиста ветвей, что гнутся и качаются на ветру, влекомые листьями, подобными миллионам парусов размером не больше его ладошки. Всюду есть причины, но в ряду бесчисленных мелких событий они размыты и бесполезны.

«Теперь я понимаю».

– Вы хотите меня проверить, – сказал наконец Найюр. – Хотите разгадать загадку сердца скюльвенда. Но вы судите о моем сердце по своим собственным! Вы видите перед собой униженного человека, Ксуннурита. Этот человек связан со мною узами крови. «Ах, какое это оскорбление! – говорите вы. – Должно быть, его сердце жаждет мести! Не может не жаждать мести!» Но вы так говорите оттого, что ваши сердца непременно возжаждали бы мести. Однако мое сердце не такое, как ваши. Потому-то оно и загадка для вас.

Народ не стыдится имени Ксуннурита! Этого имени просто нет больше. Тот, кто больше не скачет вместе с нами, – уже не мы. Он – иной. Однако вы, путающие свои сердца и мое сердце, вы видите просто двух скюльвендов, одного – сломленного, другого – стоящего прямо. И вы думаете, будто он по-прежнему имеет какое-то отношение ко мне. Вы думаете, будто его падение – все равно что мое собственное, и будто я стану мстить за это. Конфас хочет, чтобы вы думали именно так. Зачем бы еще было приводить сюда Ксуннурита? Есть ли лучший способ опозорить сильного человека, чем сделать его двойником человека слабого? Быть может, вам стоит проверить скорее сердца нансурцев.

– Но наше сердце – сердце айнрити, – резко ответил Конфас. – Оно и так уже известно.

– Да уж, известно! – яростно заметил Саубон. – Оно только и мечтает, как бы отнять Священную войну у Бога и сделать ее своей собственностью!

– Нет! – выпалил Конфас. – Мое сердце стремится спасти Священную войну для Бога. Спасти ее от этого мерзейшего пса, а вас – от вашего неразумия. Скюльвенды – это чума!

– Как и Багряные Шпили? – отпарировал Саубон, надвигаясь на Конфаса. – Может, и от них еще прикажешь отказаться?

– Багряные Шпили – другое дело! – отрезал Конфас. – Багряные Шпили Людям Бивня необходимы… Без них нас погубят кишаурим.

Саубон остановился в нескольких шагах от главнокомандующего. Он выглядел поджарым и хищным, точно волк.

– Этот скюльвенд айнрити тоже необходим. Ты ведь сам это сказал, Конфас. Нам нужно спасение от нашего неразумия на поле битвы.

– Это сказал тебе не я, глупец! Это сказали Кальмемунис и твой родич Тарщилка, погибшие на равнине Менгедда.

– Кальмемунис! – презрительно бросил Саубон. – Тарщилка! Сброд, потащившийся на войну в сопровождении сброда!

177