Слуги Темного Властелина - Страница 41

Привратники нахмурились, когда он вошел. Поначалу Инрау съежился, но тут же сообразил, что он просто наследил на полу, а им теперь убираться. И больше не обращал на них внимания. Перед ними уходили вдаль два ряда колонн, образующих широкий неф, беспорядочно освещенный свисающими с потолка светильниками. Колонны взмывали ввысь, поддерживая хоры, а центральная часть потолка была столь высока, что свет ламп не достигал ее. За колоннами центрального нефа, справа и слева, было еще два ряда колонн поменьше, ограждавших малые святилища различных божеств. И все как будто стремилось куда-то, вперед или ввысь.

Инрау рассеянно дотронулся до известняковой кладки. Прохладная. Бесстрастная. Не задумывающаяся о том, какая тяжкая ноша на нее возложена. Вот какова сила вещей неодушевленных! «Даруй мне такую силу, о богиня! Сделай меня подобным столпу!»

Инрау обогнул колонну и вошел в тень святилища. Прохладный камень успокаивал. «Онкис… Возлюбленная».

«У Бога – тысяча тысяч ликов, – сказал Сейен, – сердце же у человека всего одно». Любая великая вера подобна лабиринту, состоящему из бесчисленных мелких гротов, полупотаенных мест, где абстракции исчезают и объекты поклонения становятся достаточно невелики, чтобы удовлетворять сиюминутные нужды, достаточно близки, чтобы им можно было открыто поплакаться на мелкие обиды. Инрау нашел себе такую пещерку в святилище Онкис, Поющей-во-Тьме, Воплощения, которое пребывает в сердце любого человека, вечно побуждая его брать больше, чем он способен удержать.

Инрау преклонил колени. Его душили слезы.

Если бы он только мог забыть… забыть, чему учил его Завет. Если бы ему это удалось, то последнее душераздирающее откровение не имело бы для него значения. Если бы только Ахкеймион не приходил! Цена оказалась чересчур высока.

Онкис… Простит ли она ему возвращение к Завету? Идол был высечен из белого мрамора, с глазами закрытыми и запавшими, точно у мертвеца. На первый взгляд статуя походила на отсеченную голову женщины, красивой, но простоватой, насаженную на шест. Однако, если приглядеться, становилось видно, что шест – вовсе не шест, а миниатюрное деревце, вроде тех, что выращивали древние норсирайцы, только бронзовое. Ветви выглядывали сквозь приоткрытые губы, овевали ее лицо – природа, возрождающаяся через человеческие уста. Другие ветви тянулись назад, торчали из-под неподвижных волос. Ее образ неизменно пробуждал в душе Инрау какое-то смутное волнение, и именно поэтому он все время возвращался сюда: она сама была этим волнением, темным уголком его души, где зарождается мысль. Она была прежде его самого.

Инрау вздрогнул и очнулся – от дверей храма донеслись голоса. «Привратники. Да, наверное». Он порылся в карманах плаща и достал небольшой кулечек с едой: курага, финики, миндаль и немного соленой рыбы. Он подошел достаточно близко, чтобы богиня могла ощутить тепло его дыхания, и дрожащими руками опустил подношение в небольшую чашу, выдолбленную в пьедестале. Любая пища имеет свою суть, свою душу – то, что нечестивцы именуют опта». Все отбрасывает свою тень Вовне, где обитают боги. Дрожащими руками достал он список своих предков и принялся шептать имена, сделав паузу, чтобы попросить прадеда вступиться за него.

– Сил… – бормотал он. – Молю, дайте мне сил!

Маленький свиток упал на пол. Воцарилась глухая, гнетущая тишина. У Инрау болело сердце: так много было поставлено на кон! События, вокруг которых вращается мир. Достаточно для богини.

– Прошу тебя… Отзовись мне… Тишина.

Следы слез зазмеились по его лицу. Он воздел руки, вытянул их к небу так, что плечи заныли.

– Хоть что-нибудь! – воскликнул он. «Беги! – шепнули ему его мысли. – Беги!»

Что за трусость! Как можно быть таким трусом?

Позади него что-то появилось. Шум крыльев! Словно шелест развевающихся одежд посреди могучих колонн.

Он обернулся к потолку, теряющемуся во тьме, ища на слух. Снова шелест. Там, на галерее, кто-то был. У Инрау поползли по спине мурашки.

«Это ты? – Нет».

Вечные сомнения! Почему он все время сомневается?

Он поднялся и выбежал из святилища. Двери храма затворены, и привратников нигде не видно… Ему потребовалось несколько секунд, чтобы отыскать ведущую на галерею узкую лесенку в стене храма. На лестнице царила непроглядная тьма. Инрау приостановился и глубоко вздохнул. Пахло пылью.

Неуверенность, которая всегда была так сильна в нем, теперь как рукой сняло.

«Это ты!»

К тому времени, как он взбежал наверх, голова у него шла кругом от восторга. Дверь на галерею была распахнута. В дверной проем сочился сероватый свет. Наконец-то – после всей его любви, все это время, – Онкис будет петь не сквозь него, но для него! Инрау робко шагнул на балкон. Он облизнул губы. У него сосало под ложечкой.

Сквозь каменные стены слышался шум ливня. Первыми выступили из мрака капители колонн, затем близкий потолок. Казалось неестественным, что такая тяжесть парит на огромной высоте. Стволы колонн делались тем ярче, чем дальше уходили из виду. Свет, идущий снизу, казался далеким и рассеянным, столь же мягким, как истертые углы каменной кладки.

У перил его охватило головокружение, так что Инрау старался держаться поближе к стене. Стена казалась колючей и ребристой. Настенные росписи шелушились и обваливались кусками. Потолок был усеян сотнями глиняных осиных гнезд и напомнил ему усеянные ракушками днища боевых кораблей, вытащенных на берег.

– Где ты? – прошептал он.

И тут он увидел это и задохнулся от ужаса.

Оно находилось поблизости – сидело на перилах и смотрело на него блестящими голубыми глазами. Тело у него было воронье, а голова – человеческая: лысенькая и маленькая, с детский кулачок. Голова растянула тонкие губки над мелкими, ровными зубками и усмехнулась.