Слуги Темного Властелина - Страница 56

Ксуннурит пристально следил за ним, глаза его блестели торжествующей насмешкой. Теперь он презрительно ухмыльнулся.

– Люди зовут тебя Найюр-Убийца, рассказывают о том, как отважен ты в бою, о том, что ты вечно жаждешь священной резни. Но теперь, – и он укоризненно покачал головой, – куда же теперь делась эта твоя жажда, утемот? Может, переименовать тебя в Найюра Убийцу Времени?

И снова заливистый хохот, грубый и хриплый, одновременно искренний, как то свойственно простым людям, и в то же время отравленный подлой насмешкой, грязной радостью мелких душонок, радующихся унижению того, кто лучше их. У Найюра зазвенело в ушах. Земля и небо усохли, съежились, и наконец весь мир превратился в скопище хохочущих желтозубых рож. Он почувствовал, как она шевелится в нем, его вторая душа, та, что затмевает солнце и пятнает землю кровью. Их хохот заглох при виде его угрожающей гримасы. Грозный взгляд Найюра стер с лиц даже ухмылочки.

– Завтра, – объявил Ксуннурит, нервным рывком разворачивая своего чалого в сторону далекого нансурского лагеря, – завтра мы принесем весь их народ в жертву богу смерти! Завтра мы вырежем всю империю!

Молча покачиваясь в деревянных седлах, бесчисленные всадники ехали через холодные, седые от утренней росы травы. Почти восемь лет прошло после битвы при Зиркирте, восемь лет с тех пор, как Найюр в последний раз видел такое огромное сборище Народа. Большие союзы племен следовали за своими вождями, покрывая склоны и высоты на милю вокруг. За чащей воздетых копий вздымались над людскими массами сотни штандартов из конских шкур, указывая, где находятся те или иные племена, пришедшие со всех концов степей.

Так много!

Сознает ли Икурей Конфас, что он натворил? Скюльвенды по природе своей – народ разрозненный, и, если не считать ритуальных пограничных набегов на Нансурию, большую часть времени они заняты тем, что убивают друг друга. Эта склонность к вражде и внутренним войнам – самая надежная защита империи от их расы, куда более надежная, чем вспарывающие небо Хетанты. Вторгшись в степь, Конфас сплотил Народ и тем самым подверг империю величайшей опасности, какую она ведала на протяжении этого поколения.

Что же могло сподвигнуть их на такой риск? Без каких-либо видимых причин Икурей Ксерий III поставил саму империю в зависимость от успеха своего отчаянного племянника. Что наобещал ему Конфас? Какие обстоятельства толкнули его на этот шаг?

Все на самом деле не так, как кажется. В этом Найюр был уверен. И однако, глядя на равнину, заполненную вооруженными всадниками, он невольно пожалел о своих прежних колебаниях. Куда ни глянь, повсюду стояли угрюмые, воинственные всадники, с круглыми щитами, обитыми шкурами, на конях, чьи чепраки были расшиты нансурскими и кианскими монетами, награбленными в походах. Тьмы и тьмы скюльвендов, внушающего ужас народа, закаленного суровым климатом и непрекращающимися войнами, объединились, как во дни легенд. На что надеяться этому Конфасу?

У подножия гор взревели нансурские трубы, заставив встрепенуться и людей, и коней. Все глаза обратились к длинному гребню, нависающему над долиной. Серый Найюра всхрапнул и загарцевал, потрясая скальпами, подвешенными к узде.

– Скоро, уже скоро, – буркнул Найюр, твердой рукой успокаивая коня. – Скоро начнется безумие.

Найюр всегда вспоминал о часах, предшествующих битве, как о невыносимых, и из-за этого каждый раз удивлялся, когда ему снова удавалось их пережить. Бывали минуты, когда необъятность того, что вот-вот должно произойти, захватывала его, и он оставался ошеломленным, как человек, чудом избежавший падения в пропасть. Но такие минуты стремительно пролетали. В целом же эти часы проходили примерно так же, как любые другие, разве что были более тревожны, отмечены вспышками общей ярости и ужаса, но в остальном столь же нудны, как и всегда. В целом Найюр нуждался в том, чтобы напоминать себе о грядущем безрассудстве.

Найюр первым из своих сородичей достиг гребня холма. Раскаленное солнце, встающее между двух ножеподобных вершин, ударило в глаза, и лишь несколько мгновений спустя Найюр различил далекие ряды имперской армии. Пехотные фаланги выстроились длинной рваной лентой на открытом пространстве между рекой и укрепленным нансурским лагерем. Перед ними, по неровным склонам вдоль реки, разъезжали туда-сюда конные застрельщики, готовые напасть на скюльвендов, которые попытаются переправиться через Кийут. Снова, точно приветствуя старинных врагов, взревели нансурские трубы. Пение труб затрепетало в свежем утреннем воздухе. Ряды нансурцев откликнулись громогласным кличем, сопровождавшимся гулким стуком мечей о щиты.

Пока прочие племена выстраивались вдоль гребня холма, Найюр изучал нансурцев, заслонившись рукой от солнца. То, что они выстроились на ровном месте, а не на восточном берегу реки, его нисколько не удивило – хотя Ксуннурит и другие вожди сейчас наверняка спешно меняют свои планы. Он попытался сосчитать ряды – строй был что-то уж слишком глубок, – но ему трудно было сосредоточиться. Абсурдное величие обстоятельств, в которых он находился, давило на него, как некая материальная тяжесть. Как может происходить такое? Как могут целые народы…

Найюр опустил голову, потер затылок, заново повторяя все мысленные упреки, которыми обычно осыпал себя за такие позорные мысли. Перед его мысленным взором снова предстал отец, Скиоата, с почерневшим лицом, задыхающийся в грязи…

Когда Найюр снова поднял глаза, его мысли были так же пусты, как его лицо. Конфас. Икурей Конфас был центром всего, что должно сейчас произойти, а вовсе не Найюр урс Скиоата.