Много веков тому назад, когда Консульт еще выступал против Завета открыто, Атьерс держал в Атритау свое представительство. Однако это представительство не давало о себе знать уже сотни лет, канув в небытие незадолго до того, как и сам Консульт ушел в тень. Завет периодически отправлял на север разведывательные экспедиции, однако они неизменно терпели крах: их либо заворачивали на полпути галеоты, которые очень ревниво берегли свою монополию на северный караванный путь, либо они пропадали на бескрайних равнинах Истиули, и никто их больше не видел.
В результате Завету об Атритау было известно очень мало – только то, что удавалось вытянуть из отважных торговцев, которые благополучно преодолевали дальнее путешествие из Галеота в Атритау и обратно. Поэтому Ахкеймион понимал, что ему придется всецело положиться на слова Келлхуса. У него нет возможности выяснить, правду ли тот говорит, даже никогда не узнает, действительно ли Келлхус – князь.
И однако Анасуримбор Келлхус умел повелевать душами тех, кто его окружал. Беседуя с ним, Ахкеймион обнаружил, что приходит к выводам, которых иначе почти наверняка бы не сделал, находит ответы на вопросы, которые даже не осмеливался задать – как будто его собственная душа ожила и раскрылась. Согласно комментариям, именно таким человеком был философ Айенсис. А разве мог такой человек, как Айенсис, лгать? Келлхус как будто бы сам был живым откровением. Образцом Истины.
Ахкеймион обнаружил, что уже доверяет ему – доверяет, невзирая на тысячелетние подозрения.
Было уже поздно, костер еле теплился, угрожая затухнуть. Серве, которая почти все время молчала, уснула, положив голову на колени Келлхусу. Лицо спящей девушки расшевелило в Ахкеймионе смутное чувство одиночества.
– Ты ее любишь? – спросил Ахкеймион. Келлхус грустно улыбнулся.
– Да… Я нуждаюсь в ней.
– Знаешь, она тебя чтит, точно Бога. Я это вижу по тому, как она на тебя смотрит.
Но это, похоже, только опечалило Келлхуса. Лицо его помрачнело.
– Я знаю, – ответил он, помолчав. – Она почему-то видит во мне нечто большее, чем я есть… Да и другие тоже.
– Быть может, – сказал Ахкеймион с улыбкой, которая почему-то ему самому показалась фальшивой, – они знают что-то, чего ты не знаешь?
Келлхус пожал плечами.
– Быть может.
И серьезно посмотрел на Ахкеймиона. Потом страдальческим голосом добавил:
– Какая насмешка судьбы, не правда ли?
– В чем?
– Вот ты владеешь уникальными знаниями, но тебе никто не верит, в то время как я ничем не владею, однако все твердо уверены, будто я обладаю некими уникальными знаниями.
Но Ахкеймион думал только об одном: «Но ты-то мне веришь?»
– Что ты имеешь в виду? – спросил он.
Келлхус посмотрел на него задумчиво.
– Сегодня вечером один человек упал передо мной на колени и поцеловал подол моей одежды.
Он расхохотался, как будто его до сих пор удивлял этот дурацкий поступок.
– Это из-за твоего сна, – ответил Ахкеймион будничным тоном. – Он думает, что тебя ведут боги.
– Ни в чем, кроме этого сна, они меня не направляли, уверяю тебя.
Ахкеймион усомнился в этом, и на миг ему сделалось страшно. «Кто же этот человек?»
Некоторое время они сидели молча. Откуда-то из лагеря донеслись крики. Пьяные.
– Собака! – ревел кто-то. – Собака!
– Знаешь, я тебе верю, – сказал наконец Келлхус. Сердце у Ахкеймиона встрепенулось, но он ничего не сказал.
– Я верю в миссию вашей школы.
Теперь настала очередь Ахкеймиона пожать плечами.
– Ну вот, значит, вас уже двое. Келлхус усмехнулся.
– А можно поинтересоваться, кто второй?
– Женщина. Эсменет. Проститутка, с которой я встречался время от времени.
Сказав это, Ахкеймион невольно бросил взгляд на Серве. «Не такая красивая, как эта женщина, но все-таки очень красивая».
Келлхус пристально следил за ним.
– Она, наверное, очень красивая.
– Она проститутка, – уклончиво ответил Ахкеймион, слегка испуганный тем, что Келлхус словно бы читает его мысли.
Вслед за этими словами воцарилось неловкое молчание. Ахкеймион пожалел о сказанном, но было поздно. Он посмотрел на Келлхуса виноватыми глазами.
Однако все было уже прощено и забыто. Когда двое людей молчат, молчание это зачастую бывает отягощено неблагоприятным смыслом: обвинениями, колебаниями, суждениями о том, кто слаб, а кто силен, – но молчание этого человека скорее снимало, чем подчеркивало такие мысли. Молчание Анасуримбора Келлхуса как бы говорило: «Давай двигаться дальше, а об этом мы вспомним потом, в более подходящее время».
– Есть одна вещь, – сказал наконец Келлхус, – о которой я хотел бы попросить тебя, Ахкеймион, хотя боюсь, мы еще очень мало знакомы для этого.
«Какая откровенность! Ах, если бы я мог отвечать тем же…»
– Что ж, Келлхус, не попросишь – так и не получишь. Норсираец улыбнулся и кивнул.
– Ты ведь наставник, а я – несведущий чужестранец в стране, где все для меня ново и непонятно. Не согласился бы ты стать моим наставником?
Когда Ахкеймион это услышал, у него в голове тотчас зародились сотни вопросов, но он, как бы помимо своей воли, ответил:
– Я почту за честь иметь в числе своих учеников потомка Анасуримборов, Келлхус.
Келлхус улыбнулся.
– Что ж, значит, по рукам. Значит, я буду считать тебя, Друз Ахкеймион, своим первым другом посреди этой неразберихи.
Услышав это, Ахкеймион почему-то застеснялся. Ему сделалось не по себе, и он был только рад, когда Келлхус разбудил Серве и сказал ей, что им пора ложиться спать.
Пробираясь по темным полотняным улочкам к своей собственной палатке, Ахкеймион испытывал странную эйфорию. Несмотря на то что подобные перемены измерению не поддаются, он чувствовал себя так, словно эта встреча с Келлхусом незаметно изменила его, словно ему продемонстрировали необходимый образец подлинной человечности. Образец правильного отношения к жизни.